(Продолжение интервью с режиссером Барзу Абдураззаковым. Начало в №73 «АП»)

- Еще одна больная для всех нас тема. Недавно на Съезде театральных деятелей Таджикистана в Душанбе твои коллеги вполне справедливо отметили, что ты - один из самых ныне известных и популярных театральных режиссеров Таджикистана - до сих пор не народный артист. Заслуженного тебе дали, если мне не изменяет память, лет 12 назад. И твой отец, народный артист, киноактер и режиссер Хабибулло Абдураззаков встал и сказал: «Не давайте Барзу звание, потому что он кулоби, скажут, что не заслужил…» Я не знаю, что это было: юмор, сарказм или что-то иное… И как наполовину кулябец у наполовину кулябца хочу спросить: быть кулоби -это сегодня почетно или нет? Почему ты не в струе наших успешных в бытовом плане земляков?

- Знаешь, однажды в годы работы в Худжанде мы с моим другом, замечательным актером Курбони Собиром шли по набережной Сыр-Дарьи. Мы тогда ставили «Сон бабочки» по Тимуру Зульфикарову. И вдруг Курбони Собир остановился и сказал: «Вот если кто-либо мне скажет, что это облако - не мое, и эти деревья - не мои, и эта река – не моя, я… (а дальше непереводимая игра слов). Как я с ним солидарен! Я не имею прямого отношения к Кулябу. Да, там корни моего отца, там мои родственники. Но родился я в Шахринаве, там прошли мое детство и юность, там познал я любовь и дружбу, и именно этот городочек я считаю своей малой родиной.

- Как-то ты рассказывал о детстве в Шахринаве и юности в Душанбе. Помнишь, ты хотел снять об этом фильм? Ты рассказывал, а я представлял, и это было не менее интересно, чем феллиниевский «Амаркорд». Ты его собираешься снять? Но, для того чтобы это воплотить, надо ощущать себя частью мира…

- Да, для меня Шахринав и был целый мир. Он им и остался. Дай Бог, сниму. И честно, я никогда об этом не думал, что вот я кулоби или еще кто-то… А папа, наверное, просто это сказал в запале, потому что ему больно за сына, за то, как он живет. А кулоби или шахринави… Да нет, я слишком далеко ставлю от себя горизонт. И если бы я не был режиссером, я бы все время путешествовал. Я никогда не ограничивался масштабами этой страны, которую очень люблю и за которую мне очень тревожно. Но я слишком люблю мир. И мне смешны все эти вопросы, что вот этот ходжентский, и поэтому то-то, а тот кулябский - и то-то… Все это несерьезно и ничтожно. На самом деле, как мне кажется, корень всех моих проблем в том, что я просто не умею жить. Я не умею быть компромиссным, когда все-таки нужен компромисс. Кто-то верно подметил: «Не все двери при входе открываются вовнутрь. Есть двери, открывающиеся вовне. И для того чтобы ее открыть, надо сделать шаг назад». Вот этого шага я часто делать не умею.

- Как «тюленю» ощущается культурный уровень «столицы ариев», в маршрутке, на улице?

- Больно. Очень больно. Я как-то сказал супруге своей Шоире, что в этом городе я хожу, как по битому стеклу. Когда я слышу, о чем люди говорят и как они это говорят, у меня ощущение, что они вбивают в мои уши гвозди. И еще мне больно, когда я вижу, насколько скучен этот город и нелеп.

- В чем? В новой архитектуре?

- Он во многом нелеп. Один мой иностранный друг сказал: «Знаешь, чего не хватает твоему городу? Твой город не имеет энергии. Даже разрушенный Кабул имеет больше энергетики, чем твой Душанбе». Понимаешь, все запрещено, все безжизненно, город чахнет от скуки и отсутствия идей, креатива, инициативы, свободного дыхания. У нас перестали улыбаться идущие по улице люди. Сам город хмурый.

  (Продолжение беседы с Барзу Абдураззаковым читайте в следующем номере)