В России находится 878 тысяч выходцев из Таджикистана. Подавляющее большинство из них — трудовые мигранты. Часто это врачи, журналисты, инженеры, филологи — интеллектуальная элита, для которой нет работы в своей стране. В России они превращаются в плотников, сантехников, слесарей, штукатуров.

Эти люди, которые стоят у строительных рынков в ожидании работы, на уроках литературы в школе изучали персидскую поэзию (языки, на которых говорят в Таджикистане и Иране, практически идентичны, они отличаются только письменностью), так что любовь к поэзии — часть таджикского менталитета. Тохир Каландаров. старший научный сотрудник Института антропологии РАН, обнаружил, что многие таджикские трудовые мигранты пишут стихи о своей жизни в России, при этом придерживаясь классических персидских форм.

В социальных сетях существуют группы "Таджикская поэзия мигрантов", в которых состоят тысячи человек. Основная тема их поэзии — тоска по родине. В диаспоре есть и свои поэтические звезды.

Журнал "Огонек" познакомился с некоторыми из них.

"Именем Родины я согреваюсь тут"

Адолатбек Рустамбеков, 62 года, вырос в селе Бидиз. В Россию приехал 18 лет назад

Адолатбек живет в селе Аннино Владимирской области. Большой деревянный двухэтажный дом он построил сам на фундаменте сгоревшей избы. "Все сам сделал, каждую мелочь!" — с нежностью говорит жена. Здесь они поселились семь лет назад. До этого он жил вместе с соотечественниками в подвале фабрики-кухни, на которой работал, когда только приехал. "Там всего две кровати было. Спали по очереди",— рассказывает он. Сейчас работает плотником, электриком, сварщиком. У Адолатбека четверо детей и пятеро внуков. Высшее образование дети получили в России, живут в Москве.

На большой веранде, рассчитанной на долгий южный зной, под потолком на балке прикреплен странный камень, в нем как будто собраны все оттенки прохладного утра — изморозь и голубеющее небо.

"Это камень с Лазурных гор, у которых я вырос,— рассказывает Адолатбек.— К нашим горам однажды прилетела геологическая экспедиция из Ленинграда. Мне было 11 лет, я тогда впервые в жизни увидел вертолет. Ученые снимали у нас в доме комнату. Меня так поразил вертолет, что написал об этом свое первое стихотворение. Я с детства очень любил поэзию и мечтал быть именно поэтом". Адолатбек пять раз пытался поступить в Госуниверситет в Душанбе на филфак. В конце концов стал работать в магазине. "В торговле оказалось много денег. Я мог достать почти все что угодно. И благодаря этому стал организовывать поэтические концерты. Я не зарабатывал на этом, только тратил то, что получал в торговле".

Потом развалился Союз, и началась гражданская война. Адолатбек вместе со старшим сыном, которому было 18 лет, уехал в Россию. Когда удалось купить участок в деревне, перевез остальных.

— Большинство своих стихов я написал в России,— рассказывает он,— стихи не появляются просто так, это такая боль, когда хочется крикнуть, а нельзя! Строчки приходят ко мне вдруг. Бросаю работу и пишу на куске картона. По ночам дописываю. Жена говорит: "Зачем тебе это надо, если ты не спишь? Ходишь злой!" А я вот написал, выревел и мне легче. Я не стал бы настоящим поэтом, если бы не уехал в Россию, если бы не пережил все это.

Адолатбек пишет на шугнанском языке — одном из языков Памира. У этого языка нет письменности, поэтому он записывает стихи кириллицей и для звуков, для которых нет букв, придумывает особые значки. Свои стихи он публикует в социальных сетях. На Памире Адолатбек знаменитость. Когда он навещает родителей, его приглашают читать стихи на телевидение. "Меня ведущий спросил, почему вы все едете в Россию, вас же там убивают. Да, меня здесь один раз столкнули под поезд. Я не мог подняться и только слышал, как этот человек сказал: "В следующий раз убью". Другой мужчина помог мне выбраться, стал извиняться за того, кто это сделал. Я отвечаю: "Вы тут причем? Негодяев везде хватает". Злой человек может творить зло, когда ему дают возможность. В деревне ко мне очень хорошо относятся. Отличные друзья появились. Работы только не хватает.

Приходи, река, хочу ледяную воду твою.

Ты, как озеро Кавсар, а я заперт в аду.

Я вдали от родных и холодный, как лед.

Приходи с добром, река, моя река.

Ты идешь из края далекого моего,

Где мама и старый отец слепой,

Где друзья без песни моей одни.

Приходи с добром, река, моя река.

Именем Родины я согреваюсь тут.

Она как огонь в очаге для замерзших рук.

Сердце с душой разрываются без тебя.

Приходи с добром, река, моя река.

"Только бы остаться улыбкой в устах твоих"

Гулрафтор Джамшедова, 49 лет, из села Паршед. Приехала в Россию 17 лет назад

Гулю в районе Перово в Москве называют "наша". Она работает фармацевтом в аптеке у метро и к покупателям обращается так: "Родненький. Мой хороший". "Я тут с девяти до девяти, напарница болеет,— тараторит она,— все стоя, ем на ходу. Один раз женщина пришла и говорит: "Да что все время твое лицо! Надоело!" А я отвечаю: "Родненькая, я бы прямо сейчас здесь легла и уснула, но тогда работать совсем некому будет". Теперь эта женщина постоянная покупательница". У Гули постоянных клиентов много. Заглядывают через стеклянную дверь и смотрят: "Наша? Не наша? Та, которая все время шутит и смеется? С которой поболтать можно?"

Гуля по образованию невролог. Окончила медицинский университет в Душанбе. "Конечно, я хотела на филологический поступать. У меня папа учитель таджикской литературы. Но пошла в медицинский, потому что мама часто болела. Я люблю стихи заучивать наизусть. Может, от того что они меня в конце концов переполнили, стала писать сама". До гражданской войны Гуля работала в поликлинике в Душанбе, а потом, когда работы совсем не стало, оставила троих сыновей матери и уехала в Москву. Младшему было три года. "Нас таких тысячи. Я, как все, на стройке работала маляром, а когда, как птичка бескрылая, со стремянки с 3 метров рухнула, руки и ноги сломала, тогда уже меня бригадиром сделали. Такое падение на повышение вышло. Я же сама махать кистью какое-то время не могла". Гуля работала на стройке 10 лет. Первые три года не могла накопить на билет, чтобы съездить в Душанбе повидать детей. А встретившись с ними, следующие пять лет снова не могла выбраться. "Да, я очень тосковала по детям. Рыдала два года. Потом смирилась. Зато они были одеты, накормлены, высшее образование я им оплатила. Я жила ради них, не имея возможности видеть их". Стихи Гуля начала писать четыре года назад: "Они почти все о любви. О чем еще может писать женщина? Ждать своего принца на белом ишаке и писать об этом".

Работу фармацевтом Гуля нашла неожиданно — прошла тест, окончила курсы. "Ох и тяжело было названия новых препаратов вызубрить. Но справилась. Мне нестрашно здесь в России. Тут я обрела покой. Я не боюсь работы. Говорят, что нас без высшего фармацевтического образования скоро из аптек всех повыгоняют. Ну и что? Я пройду курсы повышения квалификации и буду на МРТ работать". Уже пять лет все три сына и внук живут в Москве вместе с Гулей. Недавно у Гули появился учитель. Иранский поэт и музыкант. "Я не знала даже, что такие люди бывают. Мужчины, в которых можно быть настолько уверенной. Он мой лучший друг. Он советует мне, как сделать мои стихи лучше. Я 17 лет была одна. Не делала ничего такого, за что мне было бы стыдно перед детьми. Но есть время для ожидания, есть для страдания, а есть для любви. Для всего приходит свое время".

Я стала бы утренним ветром,

Чтобы принести вести тебе.

Я стала бы весенним облаком,

Чтобы целовать крышу дома твоего дождем,

Цветочным ароматом, чтобы ты вдохнул меня,

Чтобы окутать с ног до головы тебя.

Я бы птицей полетела в твой край,

Степным маком выросла бы там.

Повелитель мой, я бы жила отшельницей

Во дворе дома твоего.

Я стала бы бальзамом

Для ран души твоей,

Только бы остаться улыбкой

В сладких устах твоих.

"Если я заболею, кто найдет мне врача?"

Абдумамад Бекмамадов, 50 лет, из села Бидиз. В Москве 18 лет

​​​​​​​"Я пишу в основном юмористические стихи,— рассказывает Абдумамад,— переделываю наши традиционные таджикские песни на веселый лад. Часто такая тоска берет, что хочется плакать. Тогда хватаю ручку, бумагу и пишу. И на душе становится легче. В стихах я вижу родные лица, родной кишлак и общаюсь с ними. Мысленно, конечно. Не думайте, что я сумасшедший".

В Таджикистане Абдумамад 14 лет играл в театре. Снимался в кино, гастролировал с фольклорным ансамблем по стране, играл на национальном музыкальном инструменте — рубаб. Во время гражданской войны у него погиб брат. Страна оказалась в огне, театр и музыка стали не нужны. Абдумамад уехал в Россию, когда его сыну было всего три дня. "Сначала я таскал цемент, копал, ломал. В перерывах, когда все уходили на обед, учился шпатлевать. Брал шпатель и вперед.

Но жизнь в Москве все равно была легче, чем в Таджикистане. Там была война, а здесь можно было заработать деньги, всего лишь таская мешки с цементом. Я познакомился с очень хорошими русскими ребятами. Они меня всему научили. Во время обеда у них каждый раз появлялась бутылка водки. Короче говоря, пить они меня тоже научили. Я думал, если я сейчас не буду пить, меня уволят с работы". Домой Абдумамад ездит раз в год. В Москве сатирические стихи сделали его звездой в диаспоре.

"Пишу стихи и выкладываю их в "Одноклассниках" и в Facebook. Многие комментируют, ставят лайки". Абдумамада часто приглашают тамадой на свадьбы. Он руководит музыкальным фольклорным коллективом. Это 13 человек, старые друзья, с которыми он выступал в Таджикистане. Свою самую престижную театральную награду Абдумамад получил в Москве. Он искал место, где его ансамблю репетировать. Друг предложил Театр. Doc. Там их увидел режиссер, и на основе стихов Абдумамада создал "Акын-оперу". Спектакль получил в 2014 году "Золотую маску". ""Золотую маску" мне дали за поддержку национальной музыкальной культуры,— говорит поэт,— Нас в спектакле было трое, а приглашение получил только я. Очень жалею об этом".

По словам Абдумамада, самое страшное в России — это заболеть. "У нас в горах — воздух совсем другой, сухой. А здесь влажный. У него даже вкус другой. Очень многие, когда приезжают, заболевают". Без номера страховки скорая не приезжает. Денег на лечение нет. Два года назад Абдумамада вместе с братом избили около метро. Месяц пришлось провести в больнице. О том, как легко и страшно здесь можно умереть, он написал стихотворение. "Это стихотворение мне тяжелее всего было написать,— рассказывает он,— но мое самое любимое другое. Оно очень смешное. Про кредит. Наш земляк взял кредит, уехал в Россию и пропал. Два года ни жена, ни дети о нем ничего не знали. Все его искали. А он здесь погулял, поразвлекался, а потом вернулся домой ни с чем. С нами здесь очень много историй происходит, которые одновременно и печальные, и смешные".

Посмотри на этот мир, брат мой!

Зачем он нам?

Если невозможно прийти домой

К родителям, детям, родным,

Если в тоске и разлуке

Здесь остаешься чужим,

Ищешь хлеб, работу, приют,

Тревоги замкнутый круг.

От слез я не сплю до утра.

Боже, не оставляй меня.

Если я заболею, кто найдет мне врача?

Боже, сжалься надо мной, я здесь не навсегда.

Не дай мне одному в чужом краю

И перед смертью смотреть на дорогу.

​​​​​​​"Жизнь словно мячик, а судьба как клюшка"

Бек Рахмони, 53 года, из села Рын. В России 10 лет.

"Я журналист-арматурщик,— представляется Бек,— 28 лет проработал журналистом на радио и телевидении. Теперь вот на стройке на 30-метровой высоте арматуру кладу. Я своему другу, который в Душанбе на журфаке преподает, говорю — учи их работать плотниками или водопроводчиками. Мало ли что. Журналистика, конечно, сладкая профессия, сложно ее забыть. Я вот поначалу даже в галстуке ходил на работу". Бек работал на "Радио Таджикистан".

В 2007 году приехал в Екатеринбург участвовать в проекте на "Радио Свобода" в персидской службе. Потом вел свою передачу на Центральноазиатском телевидении в Москве. Полтора года назад канал закрыли, и Бек остался без работы. "У меня двое детей в Душанбе. Они учатся в университете. Я должен их еще кормить, одевать".

Знакомые нашли ему место на стройке арматурщиком. Сказал прорабу, что он с арматурой имеет дело уже 10 лет. Вечером после работы начальник спросил: "Признавайся честно, где раньше работал? Ты арматуру держишь как газетку". Бек показал ему на YouTube свою программу. "Он очень удивился. Но меня не выгнал". Бек пишет стихи на ишкашимском языке. На нем говорит всего несколько тысяч человек. Он создает философские рубаи — классические персидские четверостишия, как Омар Хайям. Бек верующий человек. И некоторые его рубаи о боге. "Я пишу стихи именно на родном языке, чтобы сохранить его. Мне больно от того, что ислам связывают с терроризмом. Массовое убийство — самое чудовищное преступление в исламе. Вера — это культура, это дружба, это любовь, это мир. Я пишу и об этом". Свои стихи Бек выкладывает в Facebook. У него сотни читателей.

Жена Бека работает под Москвой в кафе. "Она не очень одобряет стихи,— улыбается Бек,— говорит, зачем это нужно, если денег не приносит".

— Сегодня у нас ребята в обеденный перерыв только вышли за ворота стройки, как приехал наряд полиции и их забрал. Сорок человек! Меня-то не забирают. Что с меня взять? Я уже немолод. Но мне очень страшно потерять работу. Иногда я не могу от этого заснуть. Здесь в России мне очень не хватает спокойной жизни, уверенности. Сейчас я не на своем месте.

Иногда Бека приглашают читать стихи на таджикские свадьбы. Там он обязательно рассказывает про связь между российской и персидской культурой. Про Грибоедова, Гумилева, Есенина. "Они обожали персидских поэтов. Проблема в том, что сейчас общество разделено на части. Раньше был центр, который всех объединял,— это культура. Но сейчас этот центр обессилел". С ненавистью на национальной почве Бек сталкивался только в Москве, в других городах России, по его словам, подобного нет. И всегда, когда он встречает презрительный взгляд, отвечает: "Здравствуйте". Говорит: "Ведь это самое лучшее слово".

Моя душа, как море, в горечи томится,

И многоцветный мир мне стал бесцветным.

Жизнь словно мячик, а судьба как клюшка,

По голове мне бьет, и тело все болит.

Я изгнан из земли отца и матери,

К чужбине я прикован печалью.

Я жду утра в надежде, что это только сон

И я на Родине и нет цепей печали.

Утром, вставая, говорю, что в Душанбе поеду,

И каждый день я говорю, что в Бадахшан поеду.

И день проходит, вновь наступит вечер.

Я могу говорить, но воля Господа на все.