ДВАДЦАТЬ лет назад я закончил московский вуз и вернулся на родину…

Включив телевизор, я увидел министра с широкой улыбкой, который убежденно говорил мне: «Молодежь - наше будущее…» Как же я тогда обрадовался, мол, вот, я молодой специалист, теперь мое будущее – это строительство демократического общества, я буду передовиком, буду участвовать в реформах…  И стану, конечно же, впоследствии заслуженно министром, таким, как он… на экране.

Но годы прошли, по глупой или справедливой случайности я не оказался родственником кого-то из высшей элиты из «двадцатилетней крепости». Мне теперь за сорок, и я не тот брюнет среднего роста, худенький, глаза на все лицо и довольно мускулистый, я обрюзгший, лысый мужик, с яркими признаками пародонтозно-склеротической тоски, с шумами в сердце и свистом в легких.

Включаю телевизор - опять тот же министр, спустя двадцать лет, мне с экрана убежденно говорит: «Молодежь – наше будущее…» Теперь я не радуюсь, странная мысль охлаждает мое сердце: «О какой молодежи говорит министр?! Сколько молодых поколений прошло мимо него! Сколько молодых, толковых специалистов постарели, разъехались по миру, а эти министры все сидят и ждут молодежи из своего будущего… Когда же наступит их будущее?!»
…Нашу жизнь характеризует одна фраза: «Так больше жить нельзя!»

Вначале мы ее слышали от поэтов и священнослужителей, потом от прозаиков и экономистов, теперь от народа.

Наш человек эту фразу слышал и триста лет тому назад, двести, сто и, наконец, двадцать лет назад сделал так, как ему советовали, ибо так больше жить нельзя… С тех пор мы слышим в сердцах эту фразу каждый день.

Убедился, что эти слова перестали быть фразой, а стали законом, не зависящим от образа жизни, и повеселел. Как бы ты ни жил, так больше нельзя.

Понятно, что так, как раньше, – нельзя, а теперь - как теперь?

Вопрос на первый взгляд простой: живи - и все, если, конечно, выживешь. Мы с нашим правительством договорились, что мы умираем раньше них. Умираем, чтобы не затягивать процесс. Умираем раньше, причем задолго до прихода «их молодежи». Правительство облегченно вздыхает: борьба с населением подходит к концу, все от него отмежевались, сначала интеллигенция разъехалась, потом молодежь подалась в трудовую эмиграцию, но вот народ… пенсионеры, дети и женщины остались одни. Население, предупрежденное, что никак не пострадает, игнорирует предупреждение. Борьба с пенсионерами тоже подходит к концу. Либо они идут в структуры с зарплатами 10-15 долларов и доживают, и вертятся, и крутятся, либо не мешают – думаю, все тут ясно! Правительство поняло одно: надо от стариков избавляться, желательно еще в молодые годы. Давно было ясно, что им не выжить. Им и не надо было начинать...

Говорят, что и дети страдают. Кто-то это видел. Значит, надо избавляться и от них. Детей и стариков быть не должно. Как они этого добьются – это их дело. Оставшееся население не сможет помешать реформам, и жизнь непременно (!) изменится к лучшему. Это правительство и делает, хоть и незаметно для участников процесса...

Операция отъема денег, проводимая правительством (денежная реформа, введение собственной валюты, обязательная покупка акций Рогуна - раз в десятилетие), болезненна, но необходима. Как кастрация котов. Она их делает домашними и доброжелательными. Кастрированный на крышу не полезет и весной дома сидеть будет. Единственное, чего бы хотелось нашему правительству, - чтобы население встретило эту операцию с одобрением. Думается, что очередной отъем денег через несколько лет под другим предлогом будет встречен с пониманием народа, и никакой неожиданности ни для кого уже не будет.
А при условии отсутствия стариков, женщин и детей, хотя бы на переходный период, все проблемы будут решены быстро, и жизнь станет яркой и короткой без ненужной старости и детства, как и было обещано нашим правительством двадцать лет назад…

Зафарджон ЮСУФИ, публицист, специально для Asia-Plus