Почему существующая контртеррористическая повестка утратила свою актуальность? На тему рассуждает эксперт в области противодействия насильственному экстремизму Рустам Азизи.

29 января Ахмед аш-Шараа (аль-Шараа), ранее известный под псевдонимом Абу-Мухаммад аль-Джулани, был объявлен временным президентом Сирии. И данная ситуация, особенно реакция мирового сообщества, удивила не только простых обывателей, но даже аналитиков, экспертов и практиков.

Никогда прежде так стремительно, всего за несколько месяцев, не менялась повестка в таком чувствительном вопросе, как противодействие экстремизму и терроризму. 

Человек, за чью голову как террориста и экстремиста еще недавно предлагали награду в 10 миллионов долларов, сегодня де-факто руководит страной, а мировые СМИ преподносят его как «прогрессивного лидера».

Следует отдать должное ему и его медиакоманде: он выглядит весьма презентабельно, умело меняя и адаптируя повестку в зависимости от потребностей аудитории, чем побудил многих к пересмотру взглядов или адаптации своей риторики по отношению к нему и его команде.

Даже его недавние противники либо сохраняют стратегическое молчание, либо корректируют свою риторику.

Так, лидер иракских курдов Масуд Баразани недавно заявил, что аш-Шараа изменился и что людям свойственно признавать свои ошибки и исправляться.

Еще несколько месяцев назад подобное заявление, тем более от представителя курдов, было бы просто немыслимо.

 

Кризис контртеррористической повестки

Ситуация в Сирии наглядно демонстрирует главный урок: режимы, полностью зависящие от внешней поддержки, нестабильны и обречены на крах. Союзники легко меняют риторику, превращая «террористов» в «оппозицию», в зависимости от интерпретации своих интересов.

Смена риторики и подхода по отношению к «Талибан» со стороны части международного сообщества, а также радикальные и непредсказуемые заявления и действия Дональда Трампа лишь подтверждают: сложившаяся за последние три десятилетия система контртеррористической политики, антиэкстремистские нарративы и система безопасности дают сбой и не могут восприниматься как эффективная стратегия.

Дело в том, что в последние два десятилетия под эгидой ООН сформировалась четкая контртеррористическая повестка, основанная на институционально-персональном принципе. То есть конкретные организации определялись как экстремистские и террористические, а их лидеры или члены – как экстремисты и террористы.

Эта методология, несмотря на свои недостатки, помогала координировать усилия различных акторов и делала понятной глобальную картину: кто хороший, кто плохой, кто запрещен, а кто нет.

По аналогии с глобальной повесткой формировались и национальные стратегии, в рамках которых создавался свой канонический список запрещённых организаций и персоналий. Велась контрпропаганда, формировались соответствующие контрнарративы.

Однако теперь вся эта система становится неэффективной и даже в какой-то степени бесполезной, по крайней мере, за пределами этих стран.

Большие игроки в любой момент могут добавить или убрать определенную группу или лидера из списков запрещенных организаций. Или даже если сами структуры или их руководители упоминаются в списках, они ведут с ними открытые переговоры, наносят визиты или принимают их в своих странах.

Эти новые обстоятельства ставят в затруднительное положение государства, придерживающиеся традиционной контртеррористической политики. Теряется доверие к международным механизмам: еще вчера человек был «террористом», а сегодня он уже политик – и всё это определяется не международным правом, а интересами глобальных игроков.

 

Лицемерие или новые реалии?

Сложившаяся ситуация уже не просто политика двойных стандартов – это какое-то неприкрытое лицемерие и демонстративное пренебрежение прежними принципами. По крайней мере, так это может показаться стороннему наблюдателю.

В любом случае, в результате этой ситуации перед многими странами возникает вопрос: стоит ли пересматривать свои подходы к антиэкстремистской политике и контрнарративам, если коллективные решения и международные обязательства становятся все менее значимыми? 

Опираться на некие коллективные решения и обязательства будет гораздо сложнее.

Во-первых, «Талибан», признанный во многих государствах террористической организацией, теперь воспринимается рядом стран не как реальная угроза, а как элемент новой реальности.

Международные структуры по безопасности, изначально созданные как ответ на «афганскую угрозу», больше не рассматривают его как основной вызов.

Во-вторых, ситуация с «Аль-Каидой» также стала неоднозначной: в Сирии выходцы из этой группировки уже являются фактической властью, а в Афганистане её аффилированные структуры интегрированы в «Талибан», который теперь представляется «меньшим злом».

На фоне этих изменений единственной группировкой, которую пока официально считают глобальной угрозой, остаются структуры ИГИЛ, в частности ИГ-Хорасан. Однако даже здесь возможны неожиданные метаморфозы и повороты, учитывая предыдущие примеры смены риторики и политики. 

Таким образом, появляется открытый вопрос: что делать и как относиться к ныне запрещенным организациям?  

Сегодня уже очевидно, что в контртеррористической повестке и антиэкстремистских нарративах больше не будет актуальным так называемый институциональный, или персональный подход, что значительно сужает стратегию в сторону секьюритизации проблемы. 

Ценностный подход, когда противопоставлялись «прогрессивные и правильные» против «радикальных и экстремистских», тоже, скорее всего, потеряет свою эффективность.

Поскольку ценностный подход и так не был активно применяем в странах Центрально-Азиатского региона, а с учётом изменившейся риторики в стране – законодательницы моды на «прогрессивные и правильные ценности» – этот инструмент тоже больше не будет эффективным. 

Кризис ценностного подхода виден и на примере усиления ультраправых в западных странах. Антииммигрантская и исламофобская риторика там уже не воспринимается как радикальная, а правые популисты, манипулируя социально-экономическими страхами, укрепляют свои позиции.

 

Страны ЦА: стратегия неопределенности и возможные сценарии

В новых реалиях страны ЦА оказались в стратегическом тупике. Их антитеррористические модели, основанные на международных рекомендациях, устарели. Пересмотр стратегий затруднен жесткими нормативными рамками, финансовыми и социальными рисками.

Тем временем международная легитимизация некоторых радикальных группировок способствует их фактическому усилению в регионе. Это создает дополнительные угрозы: рост вербовки, возвращение боевиков и распространение джихадистской идеологии, особенно на фоне пропаганды успешного вооруженного захвата власти в Афганистане и Сирии.

Изменение официальной риторики также может вызвать внутреннее недоверие: если раньше утверждалось одно, то теперь – другое, это подрывает последовательность государственной политики.

Во-первых, ожидается достаточно жёсткая секьюритизация вопроса, что в данном контексте означает усиление госконтроля над информационным пространством, законодательное ужесточение мер по борьбе с радикализмом и расширение полномочий силовых структур. 

На фоне глобальной неопределённости и эрозии прежних антитеррористических подходов, страны региона, вероятно, перейдут к более закрытым и силовым методам, ограничивая применение более мягких и гибких подходов.

Во-вторых, скорее всего, страны будут продолжать придерживаться тактики стратегического выжидания и молчания до прояснения ситуации с контртеррористической повесткой на уровне глобальных игроков. Также возможно укрепление некоторого взаимодействия с соседними странами на двустороннем и региональном уровне.

В-третьих, будет нарастать расхождение между нарративами, адресованными внутренней аудитории, внешним традиционным партнёрам и новым де-факто властям. В результате мы станем свидетелями формирования трёх различных подходов:

1) Традиционная контртеррористическая риторика – будет использоваться для внутреннего потребления, ориентируясь на собственных граждан и поддержание внутренней стабильности;

2) Демонстрация готовности к сотрудничеству – для внешних глобальных и региональных игроков, чьи стратегические интересы определяют, кто является «террористом», а кто – «прогрессивным политиком». Как правило, эти определения не совпадают; 

3) Гибкая риторика в отношении новых фактических властей – для тех, кто ещё вчера считался террористом, а сегодня получил легитимность в глазах международного сообщества.

Такое расхождение в нарративах создаёт серьёзные вызовы для стабильности и безопасности, увеличивая неопределённость и снижая доверие к стратегическим решениям государства.

В заключении хотелось бы отметить, что в идеале было бы целесообразно пересмотреть и обновить, а возможно, и заново унифицировать нарративы и сформировать стратегии по противодействию насильственному экстремизму, радикальной идеологии в формате ценностного подхода с учётом национальной и местной специфики, с привлечением более широкого круга вовлеченных сторон. 

Но это пока кажется больше мечтами, а жёсткая секьюритизация вопроса видится единственным реальным решением. К сожалению.

Этой зимой читайте нас в Telegram, Facebook, Instagram, Яндекс.Дзен, OK и ВК